khripkovnikolai: музыканты

В ГОРОДСКОЙ ПОДЗЕМКЕ. МОСКОВСКИЙ ДЖАЗ
Зарисовка
Было это – как это уже сейчас представляется – в очень далекие времена, когда миллионы людей проснулись в совершенно незнакомой стране, как в волшебной сказке.
На чистых улицах и проспектах теперь теснились палатки, киоски, на клеенках и палатках лежали самые разнообразные товары, начиная от ржавых гвоздей и кончая японскими магнитолами. Тут же кучи мусора, которые некому и некогда было убирать Милиция напрочь исчезла. Или скорей всего переквалифировалась в охранников и выбивал. Узколобые шкафы стояли и дверей киосков, флегматично дымя американскими сигаретами. На раздвижных столиках лежали порножурналы и кассеты подобного же содержания.
Жить не хотелось. Лечь бы, закрыть глаза и не видеть всего этого. Какими же мы были идиотами, когда вопили и восторженно махали стоящему на танке первому законно избранному.
Случайных заработков едва хватало, чтобы рассчитаться за жилье. Это тебе не советские времена! Выбросят как паршивого щенка за шиворот. О таких случаях уже много говорили. На работу, куда все ходили, не получая зарплату второй год, время от времени выдавали гуманитарку. Последний раз это была американская чечевица с мышиным пометом. «А, может быть, просеем?» - пошутил я. У жены были злые глаза. она подумала, что я всерьез. С голоду не умирали. И как говорится, Слава Богу!
На этой неделе мне подфартило. Одному балбесу из богатой семьи закончил курсовую. И тут же получил расчёт. Хватило на самое необходимое. Раздали долги. Купили Витьке обувку. И гору еды. Сыну я пообещал карусель в парке отдыха и мороженое. Это были последние рубли. Наташа, это жена, фыркнула, когда я предложил ей составить компанию. Я понимаю ее. Идти в затрапезном в общественное место, пусть даже это парк, для женщины хуже расстрела.
И всё-таки я не прогадал. Взял чуть больше. Еще и хватит постоять с кружкой пива, пока Витька будет кружиться на какой-нибудь дурацкой лошадке. Останусь без копейки, но хоть что-то, чем совсем ничего.
Мы подошли к переходке. Снизу из-под земли шли какие-то непонятные звуки. Вроде как музыка. Стали спускаться. Звуки усилились. Что-то непонятное. Возле стены серого мрамора стояла группка молодых людей. На всех потертые старые джинсы, футболки, разбитые кроссовки. Я не музыкант. И особого интереса к музыке не проявляю. Моя музыкальная эпоха закончилась вместе с битлами. Современный рок мне был чужд. Про попсу даже говорить не удобно. Но это было ни то, ни другое и ни третье. Да и инструмент не обычный. Трубы. Вот это, кажется, саксофон. Вот флейта. А эта дудка, даже не знаю, как называется. Но звук у нее особый, какой-то ноющий, протяжный и чуть хрипловатый.
Я не собирался останавливаться. Бродячих музыкантов в настоящее время развелось немало. Кому-то, вероятно, повезло. Пристроились в какой-нибудь кабак и лабают попсу. Но этим явно кабак не светил. Я стоял, держал сына за руку и не мог двинуться. В прочем, и спешить-то мне не было некуда. нас, зевак, или всё-таки слушателей, было с десяток. Музыка завораживала, держала, не отпускала. Да это же джаз! Догадался я. Для меня это была маргинальная музыка. Не в том смысле, что для люмпенов, отбросов общества. Но я ее считала какой-то чуждой, узкопрофессиональной. Как говорится, на любителя.
Боже! Что это? Ведь это моя жизнь. Вот романтическая юность, с ее верой, надеждой и любовью. Девушка в ситцевом платье, коротком, выше колен, которую я увидел в алтайской экспедиции. Дул жаркий ветер, она придерживала ладошками платье. Стоила ей убрать ладони, и ветер заголил подол. Мелькнули ее ноги и… вот такой она мне теперь виделась и днем, и ночью. Я дал ей слово, что через год приеду за ней. Она рассмеялась. И не поверила, конечно. А я приехал. Потом нес ее в подвенечном платье на третий этаж московской квартиры. Она ойкала, боялась, что я ее уроню. Мы были счастилвы.
Это что? Черноморское побережье. Вот оно какое море! Бескрайнее! А там берег турецкий!
Зачем так? Всё хорошо начиналось. Ударник отбивал часы, дни, недели. Мы были счастливы. И казалось, что так будет всегда. Иначе быть не может. Мы, как эти чайки, парим над бескрайним морем. Звуки переливались, как шампанское в бокал. Лопались пузыри, распространяя аромат праздника. Мы любили друг друга. Мы не могли друг без друга. Я не слышал, как тихо нарастал трагический голос саксофона. Он был вначале такой далекий и невнятный. Но что-то уже дрогнуло во мне. Друзья, рождение сына, мне, как перспективному работнику дали квартиру. И наконец-то мы перебрались из общежития. Всё так удачно. Даже не обращал внимания на мелкие неприятности.
Вот! Вот этого не надо! Я не хочу верить, что в мире бывает трагедия. Если что-то случается страшное, то не со мной. Оглядываюсь, гляжу на сына. У него широко открытые глаза. его тоже заворожила эта музыка. И мне это кажестя невероятным. Конечно, он не догадывается и никогда не узнает о моем маленьком служебном романе. Прошло время, и я его уже совершенно забыл. А вот сейчас напомнили.
Да и никакой это не был роман. А так легкая интрижка. Вон как легко парят звуки, падают и разбиваются о пол как новогодние стеклянные шары. Осколки сметут и выбросят.
Саксофон уже набрал силу. Я дрожу. Я хочу уйти. Мне страшно. Я не хочу болльше слушать. Не могу. Уходят из жизни родителей. Мне казалось, что они будут вечно возле меня.